Пространство потустороннего мира в народных представлениях восточных славян

В восточнославянской традиционной культуре существует значительный корпус текстов различных жанров, содержащих прямые или косвенные представления об «устройстве» потустороннего мира. Имеющиеся материалы показывают, что народная традиция (в том ее состоянии, которое’ зафиксировано по текстам ХIХ-ХХ вв.) не содержит единой, целостной картины «того света», — она зависит от жанровых особенностей текста, степени влияния христианской традиции, а также функций и целей, ради которых этот текст воспроизводится в реальной коммуникативной ситуации. Таким образом, важной чертой традиционной культуры является существующая в ней «многослойная» картина потустороннего мира, под верхними, наиболее христианизированными слоями которой существуют более архаичные, в большей или меньшей степени проступающие сквозь позднейшие наслоения. В зависимости от жанра и конкретной речевой ситуации в текстах могут актуализироваться то одни, то другие элементы знания о «том свете». Поэтому пространство потустороннего мира в текстах традиционной культуры как бы «мерцает», будучи рассыпанным на отдельные фрагменты и «осколки». На многообразие и противоречивость представлений о потустороннем мире как на важную типологическую черту традиционной культуры (отличающую ее от книжной, отражающей идеологически последовательную картину) обратил внимание еще В.Я. Пропп: «В фольклоре с появлением нового старое не умирает. Так появляются все новые и новые формы, пока, наконец … в современной сказке не получается нечто вроде маленькой энциклопедии всех некогда имевшихся форм «того света»» [1. С. 288].

В текстах одних жанров в той или иной форме закреплены сведения, которые можно назвать «актуальным знанием», прямыми рефлексиями народного сознания по поводу устройства «того света» и посмертного существования души. К их числу относятся похоронные причитания; духовные стихи; рассказы об «обмираниях» (посещениях «того света» душами живых людей, пребывающих в состоянии летаргического сна), а также непосредственно погребальный обряд, включающий систему ритуальных действий и текстов, призванных обеспечить покойнику благополучное перемещение в «иной» мир и успокоение там. Тексты этих жанров испытали сильное воздействие христианской традиции (преимущественно апокрифической), а некоторые даже были сформированы непосредственно под ее влиянием (ср. влияние письменных «визионерских» текстов типа «Хождения Богородицы по мукам» на формирование жанра «обмираний»; о самом жанре «обмираний» см. [2. С. 22-26; 3. С. 22-23; 4. С. 23-24; 5. С. 227-246]).

В текстах других жанров это знание (более архаичное и поэтому потерявшее свою непосредственную связь с «живой» картиной мира в народном сознании) содержится в латентных, косвенных формах и зачастую подлежит реконструкции. Сюда относятся волшебные сказки с устойчивым мотивом путешествия на «тот свет» [6], мифологические представления, воплощенные в быличках и поверьях (особенно о проклятых и обмененных детях, русалках, ходячих покойниках и др.), а также заговоры, поверья о зимовке зверей и птиц, бытовые запреты и предписания — тексты такого рода содержат наиболее древние представления о потустороннем мире, сложившиеся в дохристианскую эпоху и иногда уже не очевидные для носителей традиции на позднем этапе ее развития. Необходимо подчеркнуть, что в большом количестве текстов, повествующих о «том свете», явно видны следы жанровой контаминации (особенно это касается записей XIX в.), — в рассказах об «обмираниях» проступают мотивы, характерные для волшебной сказки, или, напротив, в сказку привносятся представления из нравоучительной христианской легенды. Поэтому слова В.Я. Проппа о «маленькой энциклопедии всех некогда имевшихся форм «того света»» можно отнести не только к упомянутой им сказке, но и к текстам других жанров.

Древнейшие славянские представления о потустороннем мире сохранились в поверьях об ирии — месте, которое находится под землей или за морем и куда улетают души умерших [7. С. 422-423]. Ирий, вырий, вырей — в восточнославянской традиции мифическая страна, находящаяся на теплом море на западе или юго-западе земли. Согласно древнерусским верованиям, осенью в ирий улетают птицы, насекомые и уползают змеи, а весной возвращаются оттуда. Первое упоминание об ирии содержится в Поучении Владимира Мономаха (1096г.): «И сему мы удивляемся, как птицы небесные из ирья идут». Воссоздание языческих взглядов на ирий как на загробный мир, куда попадают души умерших, тесно связано с мотивом зимовки там птиц и змей, которые являются обычным воплощением душ умерших. В современном белорусском причитании об умершем отце говорится: «все пташечки в вырей полетели, и ты вслед за ними». В причитаниях живые, обращаясь к умершим родственникам, говорят, что ожидают их весной из ирия. Мать обращается к своей умершей дочери: «Моя пташечка милая, ты же будешь с пташечками встречаться и лететь из вырея с ними»: По украинским представлениям, осенью журавли уносят в ирий грешные души, а весной приносят оттуда души детей, которые будут рождаться весной и летом. Змеи ползут в ирий по деревьям, что поддерживается представлением о дереве, как посреднике, связующем этот и «тот» мир.

Наиболее архаичным (но почти не сохранившимся в поздних верованиях об ирии) можно считать представление, согласно которому путь на «тот» свет пролегает через воду, в частности через омут или водоворот. Эта реконструкция подтверждается восточнославянскими поверьями о том, что на зиму ласточки и другие мелкие птицы прячутся в колодцы, омуты, водовороты, прибрежные травы и т.д. У белорусов сохранилось верование, что птицы осенью сбиваются в большой шар и опускаются в море. Это согласуется с представлениями о том, что ирий находится в воде, море, что там существуют теплые колодцы, где купаются больные, что в ирии везде вода и овраги.

Связь ирия с водой и водоворотом подтверждается реконструкцией первоначального значения слова ирий, ирей, вырей. Согласно этой версии, русское вырей, украинское eupiu, вирей, белорусское вырай восходят к древнему индоевропейскому корню, обозначающему водоем или море. Подтверждением этому служат многочисленные русские названия рек и водоемов типа: Вырий, Выръя, Выра. Русские слова выръ, вир «водоворот», украинские вирей, eupiu «круговорот, водоворот, омут» также подтверждают данную теорию. Толкование ирия как страны, находящейся за морем, согласуется с народными представлениями о загробном мире, путь в который лежит через водную преграду. Образ ирия как страны мертвых в традиции XIX-XX вв. оказался сильно стертым. Древнерусские языческие представления о загробном мире, едином для всех умерших душ (ср. древнегреческий Аид), позже были переосмыслены не только под воздействием христианского вероучения, но и под влиянием апокрифической литературы, пришедшей вместе с христианством. Привнесенные вместе с ним представления о рае и аде почти полностью вытеснили из восточнославянской традиции ранний образ ирия как царства мертвых.

Тексты самой разной этиологической и жанровой природы, содержащие представления об «иномирном» бытие, объединяет одна общая черта — «тот свет» является проекцией земного мира. Особенно отчетливо этот образ прослеживается в волшебной сказке, сохраняющей архаические дохристианские черты потустороннего мира как единого пространства, не разделенного на рай и ад с их идеей загробного возмездия. «»Тот свет», о котором повествует сказка, не знаменует конца жизни, напротив, он — продолжение земного существования и рисуется жизненными чертами: в нем помещаются реки, горы, леса, избушки, дома, дворцы, целые государства… В жилищах работают девушки; сидят или лежат на печи старики и старухи; хозяева зазывают к себе гостей, угощают, одаривают… Мимо жилищ идут прохожие, останавливаются напиться… Вдоль торной дороги растут развесистые дубы, пасутся кони, протекают ручьи … расстилается синее море. Иными словами, природа и быт «того света» так похожи на обыкновенную жизнь, что сказка не раз замечает: «Там таков же свет, как и у нас»» [6. С. 43].

Упомянутое Е.Н. Елеонской «продолжение земного существования» распространяется не только на пространственную и предметную категории загробного мира, но и относится буквально ко всем сферам каждодневной жизни человека — его бытие за гробом является своеобразным «эхом» на те дела и поступки, которые он совершил (или не совершил) на земле. Особенно четко об этом свидетельствуют поверья с их системой запретов и предписаний, призванной кодифицировать бытовое поведение человека. Сравни: «Тольки у чэтвэрг по вичэрэ нэ мыли посуду, бо, ка[ж]уть, на тым свйти будэтэ помйе питы» (Волынская обл.); «Як украдэш горшка, то вэлйкый грих тобй. На тому свйти будэш ходыть-ходыть слйдом за гончаром, отдавать горшка» (Гомельская обл.) и т.д. [8]. Примечательно, что и в этих дидактических текстах отсутствует мотив деления загробного мира на рай и ад, характерный для жанров, испытавших большее влияние христианской книжности, хотя уже появляется идея посмертного возмездия и зависимости участи умершего от его земного поведения.

В традиции восточных славян нет ни одного жанра, для которого онтологическое, классифицирующее описание «того света» (сравнимое с научным географическим описанием пространства) было бы основной и самостоятельной целью: в текстах традиционной культуры содержатся более или менее обширные описания «иного» мира постольку, поскольку это позволяет решать собственные коммуникативные задачи текстов данного жанра, реализовывать его функции, прежде всего — нравоучительные и дидактические, если говорить о текстах, содержащих «актуальное знание» о потустороннем мире — духовных стихах, «обмираниях», похоронных причитаниях, нравоучительных легендах. Чисто информативное знание об устройстве «того света» не имеет самоценного значения, а играет вспомогательную роль, в частности, призванную подтвердить достоверность сообщаемого о загробной участи человеческой души, создать соответствующий эмоциональный и педагогический эффект, формирующий желаемый тип общественного поведения людей. Соответственно описание картины «того света» особенно в текстах «визионерских» жанров (например в «обмираниях») имеет целью не просто информировать людей о положении дел в «ином» мире, но, прежде всего, с помощью такой информации повлиять на положение дел в земном мире, заставить людей вести себя в соответствии с определенными нравственными и бытовыми нормами.

Отсюда становится понятной вторая важная особенность описания потустороннего мира в текстах традиционной культуры — его антропоцентричность. Во-первых, потому, что он описывается глазами живого человека (визионера), временно попадающего на «тот свет», во-вторых, его устройство и состояние раскрывается через бытие находящихся там человеческих душ. «Тот свет» в значительной степени описывается не через пространственный или предметный код, а через акциональный и событийный, что объясняет роль глаголов действия, в первую очередь глаголов движения при описании потустороннего мира (особенно это характерно для рассказов об «обмираниях»). Координаты и величина пространства даны через движение преодолевающего его человека (в частности через выражения типа: «шел-шел и пришел»).

Визионер не сам рассматривает «иной» мир, а видит лишь то, что ему показывают, что ему, как представителю «этого» мира, положено знать. С этим связан постоянный мотив проводника — человек не сам путешествует по «иному» миру, а его ведут (ср. соответствующую функцию Виргиния в «Божественной комедии»): «Какой-то дедушка меня водил. Водил дедушка, показывал, как там красиво, хорошо» (Брестская обл.); «… ей Бог водыв по раю и по пэклы» (Волынская обл.); «Отец [умерший] ее водил по тому свету через 12 дверей» (Гомельская обл.) [8] или: «Меня бабка по тому свету водила и все мне про жизню порассказала…» (Ярославская обл.) [4. С. 23]. Характерная черта «обмираний» состоит в том, что картина «того света» представлена перед нами не как универсальная данность, а как живое наблюдение конкретного субъекта, выполняющего роль медиатора между мирами, очевидца, намеренно вызванного в «иной» мир, чей индивидуальный опыт пребывания в загробном мире необходим для чисто дидактических целей — вразумления живущих и предостережения их от совершения грехов. Поэтому трудно согласиться с выводами Е.Н. Елеонской о том, что в текстах «визионерских» жанров в отличие от сказки «интерес сосредоточивается не на герое, а на картинах рая и ада, а также на морали, иллюстрируемой легендою» [6. С. 48], — материалы показывают, что и в сказке, и в легенде (в рамки которой Е.Н. Елеонская включает и «обмирание») центром повествования является герой — живой человек, через восприятие которого и показано пространство «того света». Разница заключается только в коммуникативных целях (для легенды это назидание, для сказки — развлечение) и в отношении рассказчика к сообщаемой информации (для легенды характерна установка на достоверность, сказка же воспринимается как вымысел).

В «обмираниях» визионеру показаны лишь доминантные точки «того света», поскольку человеку нужно знать об «ином» мире не все, а лишь то, что полезно для спасения его души. Это обстоятельство определяет третью существенную особенность представлений о «том свете» в традиционной культуре — фрагментарность, незавершенность картины потустороннего мира. Мы не знаем его общего устройства, поскольку таковая задача вообще не ставится в текстах подобного рода. Обзор визионера имеет более или менее определенные границы. Иногда они представляют собой довольно жесткую рамку — окно дома, в который попадает герой, через это окно «тот свет» открывается обозревателю («…парень посмотрел в первое окно, видит восход солнца и красивый сад, поглядел в другое окно, видит множество птиц и поют они чудесными голосами; не утерпел и взглянул в третье окно и видит свою мать на огненном колесе…» [9. С. 320]; иногда обозрение ограничено линейно — картиной, открывающейся визионеру с дороги, по которой его ведут. Поэтому картина «иного» мира, представленная в текстах «обмираний», заведомо отрывочна — она разворачивается перед нами как череда кадров в кинематографе, раскрывается через последовательность микроситуаций, с которыми сталкивается герой летаргического сна; обычно это ситуации мытарств за различные грехи или, напротив, картины наслаждения в раю праведников. Сравни: «Отворяет двери, а там женщины стоят раком и блюют молоком, это те ведьмы, что молоко тянули; в других дверях женщины солому крутят — те, что завитки робили. Дальше молодежь танцует, гуляет…» (Гомельская обл.) [8]. Неполнота обзора диктуется логикой познания потустороннего мира живым человеком, принципиальной ограниченностью познания человеком сакральной реальности.

В текстах ряда жанров (в похоронных причитаниях, духовных стихах и др.) важным элементом картины потустороннего мира является путь, ведущий туда. Иногда представление о дороге на «тот свет» оказывается даже более важным и детально разработанным, чем собственно устройство самого загробного мира, описание которого может или вообще отсутствовать, или быть предельно лапидарным. Смерть человека осознается как переход души из этого мира, где она пребывала «в гостях», в «иной» мир — «домой», «на вечное житье». Об умирающем говорят, что он «домой собрался», «пойдет домой», «собирается до своей хаты». Представления о дороге и о трудностях преодоления пути на «тот» свет нашли свое отражение в выражениях, обозначающих смертную агонию. Об умирающем человеке восточные славяне говорят, что он находится на «раздорожье», «стоит на смертной (или Божьей) дороге», «в дорогу собирается», «себе дорогу выбирает», что ему «дорога открыта», «Господь открыл дорогу». Умирающего человека нельзя беспокоить или тревожить своими слезами, потому что этим его можно «сбить с дороги» и затруднить душе расставание с телом. Мотив дороги присутствует и в причитаниях по умершему: «Ох куда же ты собираешься, в такую дороженьку смутну-невеселу»; в другом причитании от имени покойника говорится: «Во страну иду чужую, откуда никто не придет». Это древнее представление о дороге на «тот» свет встречается еще в Поучении Владимира Мономаха (1096 г.), который, обращаясь в старости к своим детям, говорит о близящейся смерти, что он стоит «на далеком пути». Дорогой, по которой души мертвых идут на «тот свет», считался Млечный путь, разделяющийся посередине, по некоторым поверьям, на две дороги — одна ведет в рай, другая в ад.

На «тот свет» ведут особые пути, по которым душа умершего человека отправляется в свое последнее странствие. По одним верованиям, на «тот свет» нужно лезть по крутой и неприступной стеклянной (или хрустальной) горе, гладкой, как яйцо. Проще это бывает сделать тому, кто при жизни не выбрасывал остриженные ногти, а складывал в специальный мешочек — после смерти сохраненные ногти срастутся на пальцах, и человек без особого труда сможет забраться на вершину горы и войти в загробный мир. Тот же, кто при жизни разбрасывал обстриженные ногти, не сможет этого сделать и будет вынужден вернуться на землю, чтобы разыскивать обрезки ногтей. Обычай собирать обрезки ногтей, возникший под влиянием этих мифологических представлений, в некоторых местах существует до сих пор, как и обычай класть сохраненные обрезки ногтей за пазуху умершему, чтобы на том свете ему было удобнее ими воспользоваться для влезания на гору.

Согласно другим верованиям, загробный мир отделен от человеческого водной преградой — рекой или морем, которую приходится преодолевать всем душам умерших. Эти верования до сих пор сохраняются в восточнославянской традиции, в частности в толковании снов: если снится, что переходишь реку по мосту — к скорой смерти. Мост в славянской мифологии считался способом связи между «тем» и этим миром, путем, по которому души уходят в загробный мир. Поэтому существовал обычай символического построения мостов для облегчения перехода умерших на «тот свет». Об этом свидетельствуют древнерусские церковные поучения, в которых отмечалось, что язычники «мосты творят по мертвым». Обычай построения мостов в память об умершем сохранялся в некоторых областях восточного славянства вплоть до XX в. В Белоруссии известен обычай на второй день после поминок по умершей женщине в память о ней цзготовлять «кладку» — мостик через какое-либо мокрое и топкое место, ручей или ров для того, чтобы ее душа беспрепятственно достигла места вечного обитания. Поверья о мосте на «тот свет» подкрепляются реалиями погребального обряда, сравни, в частности, обычай класть в гроб щепки и стружки, оставшиеся от его изготовления — если мост в нескольких местах окажется непрочным, душа умершего сможет подстелить эти щепки себе под ноги.

В духовных стихах под влиянием книжной традиции древние представления о водной преграде были воплощены в образе огненной реки, через которую перебираются души умерших. В духовном стихе «О страшном суде» архангел Михаил, подобно древнегреческому Харону, перевозит души через огненную реку:

Протекала тут река, река огненная,
Как по той там реке, реке огненныя
Да тут ездит Михайло архангел царь,
Перевозит он души, души праведные,
Через огненную реку ко пресветлому раю
[10. С. 151].

Часто считается, что архангел Михаил перевозит только праведные души, а грешные должны переходить реку вброд, испытывая при этом страшные мучения. Мифологические представления о водном пространстве, которое надо пересечь по пути в «иной» мир, подтверждается и названием смертной агонии — брод.

Распространено также представление о том, что после погребения и до сорокового дня душа ходит по мытарствам, после чего является к Богу на суд, где и определяется, куда ее поместить — в рай или в ад. На эти верования повлияли такие апокрифические книги, как «Хождение Богородицы по мукам», «Видения апостола Павла» и картины хождения души по мытарствам из жития Василия Нового. Хождение по мытарствам заключается в том, что душу водят по разным глубоким оврагам, пропастям, горам, истязая и показывая ей ее дурные дела. Часто мытарства души представляются как восхождение по лестнице из девяти, двенадцати или сорока ступеней. На каждой ступени стоит огромное количество бесов, изобличающих душу в ее грехах. Если человек при жизни не был замешан в этом грехе или душа сумела в нем оправдаться, ее поднимают на следующую ступеньку. Светлый дух, сопровождающий душу в мытарствах, старается защитить ее, показывая добрые дела, совершенные при жизни человеком. Сравни: «[Где находится тот свет?] — А там, на небе… Это двенадцать ступенек в царство-то небесное. Вот на одной стороне, на левой стороне стоят беси, а на правой — Святой Дух. Вот грешник-то умрет, вот и полезет по ступеньке-то, в царство-то небесное хочется ведь. Лезет-лезет, лезет и только ступит-то на ступеньку, его беси-то и потащат. Такими крюками… Потащат туда. И вот опять другой — ведь умирает-то много, и так постоянно они. Другой так ведь на другую, на третью ступеньку взберется. А иной — только еще бы одна-то ступенька-то! Согрешено много — и потащили беси. А как кто не очень грешный, так на правую сторону тащит Святой Дух» (Архангельская обл.) [11. С. 105].

В народных представлениях существует явная двойственность в понимании того, где пребывает душа умершего человека — в загробном мире или в своей могиле. По одним представлениям, душа улетает на «тот свет», а в могиле остается лишь тленное тело; по другим — души умерших пребывают в могилах на кладбище. Противоречие между этими представлениями — лишь частное проявление общей неоднозначности и расплывчатости картины загробной жизни в славянской мифологии. Считалось, что душа, достигшая ворот загробного мира, стоит у ворот «того света», пока ее не сменит душа другого покойника. В других случаях полагали, что похороненный покойник выполняет роль сторожа у кладбищенских ворот и стоит на своем посту до тех пор, пока не привезут следующего покойника.

Восточнославянская традиция сохранила двойственность и в представлении о местонахождении «того света». По одним рассказам, «тот свет» находится на земле (преимущественно на ее краю) и отделяется от мира живых людей какими-либо естественными преградами — непроходимыми горами, глубокими оврагами или реками. Интересно, что в «обмираниях» рай и ад часто располагаются «на одной горизонтальной плоскости. Переход от одного пространства к другому происходит сразу, вдруг и обозначается сменой ощущений и настроений» героя текста [5. С. 235]. По другим, вероятно, более поздним поверьям, рай и ад пространственно разведены: рай находится на небе или на высокой горе, а ад — под землей.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986.
Лурье МЛ., Тарабукина А.В. Странствия души по тому свету в русских обмираниях // Живая старина. 1994, № 2.
Толстая СМ. Полесские «обмирания» // Живая старина. 1999. № 2.
Добровольская В.Е. Рассказы об обмираниях // Живая старина. 1999. № 2.
Чередникова М.П. Письменная традиция обмираний // Сны и видения в народной культуре. М., 2002.
Елеонская Е.Н. Представление «того света» в сказочной традиции // Елеонская Е.Н. Сказка, заговор и колдовство в России. М., 1994.
Славянские древности. Этнолингвистический словарь. М., 1999. Т. 2.
Материалы Полесского архива, хранящегося в Отделе этнолингвистики и фольклора Института славяноведения РАН.
Смирнов A.M. Сборник великорусских сказок Архива Русского Географического общества // Записки Имп. Русского Географического общества. Пг., 1917. Вып. 1.
Бессонов П.А. Калеки перехожие. М., 1861-1863. Ч. 2.
Левкиевская Е.Е. Православие глазами современного севернорусского крестьянина // Ученые записки Российского православного университета им. ап. Иоанна Богослова. М., 1998. Вып. 4.
Левкиевская Елена Евгеньевна — канд. филол. наук, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН.

» Миф, ритуал и власть у Восточных славян
» Работа из серии "Восточных сказок".
» ЧИСЛО 13 – НУМЕРОЛОГИЯ ПРОТИВ НАРОДНЫХ ПРЕДРАССУДКОВ
» Здравица - запоминалка народных методов лечения.
» Магия чисел в Русских народных сказках