Письмо VII. Колесница

Дорогой неизвестный друг,

Как и предыдущие Арканы, Аркан «Колесница» имеет двоякое значение. Он представляет, с одной стороны, того, кто, преодолев три искушения, сохранил верность обетам послушания, бедности и целомудрия; с другой — он символизирует опасность четвертого искушения, искушения наиболее коварного и изощренного, которое есть невидимый синтез всех трех предыдущих, — духовного искушения победителя его же победой. Это искушение действовать «во имя свое», действовать как господин, а не как слуга.

Седьмой Аркан есть Аркан главенства, понимаемого в значении как искушения, так и достижения. Цитаты из трех Евангелий, помещенные в начале этого Письма, обрисовывают характер заложенных здесь идей.

Поль Марто утверждает, что наиболее общее и абстрактное значение седьмой карты заключается в том, что она «представляет приведение в движение в семи состояниях, т. е. во всех сферах» (88: р. 33); именно это мы и определили выше как «главенство». Ибо главенство — это не состояние приведенного в движение, а скорее способность привести в движение.

Сын Человеческий устоял против трех искушений в пустыне; следовательно, именно он приводит в движение силы, служащие ему. «Тогда оставляет Его диавол, — и се, Ангелы приступили и служили Ему».

В этом, опять же, заключается основополагающий закон священной магии. Его можно сформулировать следующим образом: поскольку то, что вверху, есть то же, что и внизу, отречение внизу приводит в движение силы исполнения вверху, а отречение от того, что вверху, приводит в движение силы исполнения внизу. Каково же практическое значение этого закона?

Оно заключается в следующем.

Когда вы противостоите искушению или отрекаетесь от чего-либо желаемого внизу, самим этим фактом вы приводите в движение силы реализации того, что соотносится вверху с тем, от чего вы отрекаетесь внизу. Именно это Учитель определяет словом «награда», когда говорит, например, что следует остерегаться показного благочестия на глазах у других людей, с тем чтобы снискать их уважение, «иначе не будет вам награды от Отца вашего небесного» (Мф. 6:1). Награда, таким образом, есть действие, приводимое в движение вверху отречением от чего-либо желаемого внизу. «Да» свыше соотносится с «нет» снизу. И это соотношение составляет основу магической реализации и основополагающего закона христианского эзотеризма или герметизма. Остережемся слишком легковесного его восприятия, ибо здесь нам дается один из главных ключей священной магии. Не желание приносит магическую реализацию, но, скорее, отречение от этого желания (разумеется, того, которое вы прежде испытывали). Ибо отречение через безразличие не имеет нравственной, а значит — и магической ценности.

Желать, а затем отречься, — в этом заключается практическое значение «закона» награды. Сказать, что следует отречься оттого, что желаешь, — все равно что сказать, что следует соблюдать три священных обета — послушания, бедности и целомудрия. Ибо для того, чтобы привести в движение силы реализации свыше, отречение должно быть искренним, — а оно не может быть таковым, когда в нем нет воздуха, света и тепла священных обетов. Следовательно, необходимо твердо усвоить, что вне этих трех священных обетов не существует ни истинной священной магии, ни мистицизма, ни гнозиса или герметизма, и что именно к исполнению трех этих обетов сводится, в сущности, обучение истинной магии. Составляет ли это непреодолимую трудность? Нет, — это «концентрация без усилия», которая рассматривалась в письме первом.

Рассмотрим теперь то место в евангельском повествовании, где говорится о том, что произошло сразу же после трех искушений. «Тогда оставляет Его диавол», гласит Евангелие от Матфея (Мф. 4:11), но Евангелие от Луки добавляет «до времени» (Лк. 4: 13). И это дополняющее уточнение дает основание полагать, что впереди ожидает еще одно испытание искушением, — четвертым, самым коварным и изощренным. Именно в этом заключается один из аспектов Седьмого Аркана, который изображает человека в короне, стоящего на триумфальной колеснице, влекомой двумя лошадьми.

«И се, Ангелы приступили [к Нему]», т. е. теперь они смогли к Нему приступить, поскольку «пространство», необходимое для их нисхождения, стало теперь свободно. Почему и каким образом?

Ангелы суть существа, которые перемещаются вертикально, — сверху вниз либо снизу вверх. «Двигаться» означает для них «изменять дыхание», а «расстояние» сводится для них к количеству — и интенсивности прилагаемых при этом усилий — изменений от вдоха к выдоху. Так, например, если мы говорим «расстояние в 300 миль», Ангел сказал бы что-нибудь вроде «три последовательных изменения нормального дыхания в сфере Ангелов». «Приступить» означает для Ангелов изменение дыхания; «невозможность приступить» означает, что «атмосфера» того плана, той среды, к которой они хотят приступить, такова, что дышать они в ней не могут, и при вхождении в эту среду могли бы «потерять сознание».

Вот почему Ангелы не могли приступить к Сыну Человеческому в течение того времени, пока сконцентрированные силы земной эволюции — силы «сына змея» — проявляли свою активность. Эти силы, так сказать, «оккупировали» пространство вокруг Сына Человеческого, так что Ангелы не могли в нем дышать и не могли войти в него, «не потеряв сознания». Но сразу же после того, как «диавол оставил Его» и сама среда изменилась, они смогли приступить к Нему, что и сделали.

В качестве уточнения можно добавить, что описанный выше «закон присутствия» дает нам веские основания признавать необходимость существования церквей, храмов и освященных или святых мест вообще. Разумеется, есть и иные основания, но довольно уже одного этого, — даже если быне было иных, — чтобы мы отстаивали и защищали все священные места. Давайте же защищать всеми нашими помыслами, словами и деяниями все церкви, каждую часовню и, наконец, каждый храм, где молятся, поклоняются, погружаются в раздумья и совершают богослужения Господу и его слугам.

«... и они служили Ему»: учитывая множественное число «они», вероятнее всего предположить, что речь здесь идет именно о трех Ангелах. Каждой победе над очередным искушением соответствовал определенный Ангел, облеченный определенной миссией награды и исполнявший определенную службу.

Какого же рода была каждая такая служба?

Христос отказался — страдая от голода — приказать камням стать хлебом, и теперь хлебом стало «слово, исходящее из уст Божиих», и этим служил Ему Ангел бедности. Христос отказался броситься вниз с крыла храма; и теперь Ангел целомудрия принес Ему дыхание с высот престола Господня. Христос отказался взять на Себя роль сверхчеловека и стать царем мира — ценой поклонения идеалу мира змея; и теперь Ангел послушания поднес Ему царский венец мира Господня.

Так же, как три волхва принесли свои дары новорожденному Младенцу» — золото, ладан и смирну, — так и каждый из трех Ангелов приносит свой дар Учителю после Его крещения в Иордане и миропомазания{51} в пустыне: золотой венец, дыхание ладана от престола Господня и Божественное слово, ставшее пищей.

Именно это произошло сразу после трех искушений в пустыне. Таков был ответ свыше на троекратное отречение Сына Человеческого внизу. Но каково же было воздействие побежденных искушений не только на самого победителя и не только немедленное, но также и на внешний мир так называемых «четырех стихий»?

Результатом было обретение господства — верховной власти — над миром этих стихий, и с течением времени возымело место то, что в Евангелии от Иоанна описывается как семь изначальных чудес: претворение воды в вино на бракосочетании в Кане; исцеление сына царедворца; исцеление расслабленного у купальни Вифезды; насыщение пяти тысяч; хождение по воде; исцеление слепорожденного; воскрешение Лазаря в Вифании. В свою очередь, проявлению этих семи аспектов верховной власти, или «славы», соответствует откровение семи аспектов имени Учителя: «Я есмь истинная виноградная лоза», «Я есмь путь и истина и жизнь», «Я дверь», «Я есмь хлеб жизни», «Я есмь пастырь добрый», «Я свет миру» и «Я есмь воскрешение и жизнь». Вот семицветная радуга проявлений «славы» или верховной власти, она же — октава из семи нот откровения «имени» или миссии победителя трех искушений. И эта радуга воссияла над тем глухим и сумрачным местом в пустыне, где происходили искушения.

Семь чудес Евангелия от Иоанна в совокупности своей суть «слава»{52}, т. е. утверждение победы трех священных обетов над тремя искушениями. В то же время это еще и великолепный пример «качественной»{53} математики: троекратное добро, когда оно преодолевает троекратное зло, производит семикратное добро, в то время как троекратное зло, побеждающее троекратное добро, производит всего лишь троекратное зло. Ибо только добро качественно и, получая способность проявить себя, проявляет себя полностью, в своей неразделимой полноте. Вот почему число семь есть полнота или, когда она проявляет себя, — «слава», которую имеет в виду Св. Иоанн, говоря: «И мы видели славу Его... и от полноты Его все мы приняли и благодать на благодать» (Ин. 1:14,16). И первое из чудес, чудо на бракосочетании в Кане, было началом проявления этой полноты или «славы».

«Так положил Иисус начало чудесам в Кане Галилейской и явил славу Свою; и уверовали в Него ученики Его» (Ин. 2: 11).

«И уверовали в Него ученики Его» означает, что они уверовали в Его «имя», или Его «миссию», которая была открыта в семи своих аспектах семью «Я есмь», — в приведенных выше изречениях из Евангелия от Иоанна.

Итак, результатом триумфа над искушением в пустыне было проявление семи аспектов верховной власти, или «славы» (семь чудес), и откровение миссии, или «имени» Учителя. И все это было нечто иное, как проявление славы Отца через Сына и откровение имени Отца через имя Сына.

Но существует также возможность иной «славы», т. е. проявления главенства во имя свое. На это четко указывают слова Христа в эпиграфе к этому письму: «Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня, а если иной придет во имя свое, его примете» (Ин. 5: 43). Опыт в сфере оккультных, эзотерических, герметических, каббалистических, гностических и магических движений, а также движений мартинизма, теософии, антропософии; розенкрейцеров, тамплиеров, масонов, суфизма, Йоги и иных современных духовных течений дает нам достаточно доказательств тому, что эти слова Учителя ни в коей мере не утратили своей актуальности, даже в сфере науки и в движениях социального, национального и околонаучного характера. Ибо по какой иной причине теософы, к примеру, предпочитают гималайских махатм, чьи астральные тела проецируются на огромные расстояния (либо которые «обрушивают» на нас град посланий, писанных синим или красным карандашом), Учителю, Который непрестанно учит нас, вдохновляет, просветляет и исцеляет, Который всегда среди нас и рядом с нами, — во Франции, Италии, Германии, Испании, — назову здесь лишь страны, в которых имели место достоверные случаи встреч с Ним, — и Который Сам сказал: «Я с вами во все дни до скончания века» (Мф.28:20).

По какой иной причине человек ищет своего гуру среди индийских йогов или тибетских лам, не давая себе даже половины шанса отыскать наставника, просветленного духовным опытом, в наших монастырях или духовных орденах либо среди мирских братьев и сестер, которые исповедуют учение Христа и, возможно, находятся совсем рядом? И почему члены тайных обществ и орденов масонского толка считают таинство Плоти и Крови Господней недостаточным для построения нового человека, почему они стремятся к особым ритуалам, чтобы дополнить или даже заменить его?

Вот на какие вопросы содержится ответ в словах Христа: «Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня, а если иной придет во имя свое, его примете». Почему? Да потому что для кое-кого сверхчеловек более привлекателен, чем Сын Человеческий, ибо он обещает им путь (карьеру) все возрастающей власти, в то время как Сын Человеческий предлагает лишь путь («карьеру»{54}) «омовения ног».

Дорогой неизвестный друг, не истолкуйте мои слова в том смысле, что я предубежден или даже враждебен по отношению к вышеупомянутым обществам, братствам и движениям, требующим духовного посвящения, — во всяком случае, не в том смысле, что я обвиняю их в антихристианской позиции. Не приписывайте мне недостатка уважения к махатмам и гуру Индии. Речь здесь идет только о чисто психологической тенденции (которую я имел возможность наблюдать почти повсюду) предпочтения идеала сверхчеловека идеалу Сына Человеческого. Справедливости ради следует добавить в отношении упомянутых обществ и братств, что если такая тенденция и проявляется повсеместно в самом ядре этих обществ и братств, то она также повсюду встречает более или менее эффективное противодействие. Всегда существует оппозиция этой тенденции, хотя иногда она является всего лишь оппозицией меньшинства.

Как бы там ни было, возничий Аркана «Колесница» вышел победителем из испытаний, т. е. искушений, и если он хозяин положения, то только благодаря себе. Он одинок, стоя в своей колеснице; нет никого, кто аплодировал бы ему или свидетельствовал свое почтение; он не вооружен — скипетр в его руке не является оружием. Если он господин, то его господство было достигнуто в одиночестве, и им он обязан одним лишь испытаниям, а не кому-либо или чему-либо извне.

Победа, одержанная в одиночестве... Какую славу и вместе с тем какую опасность она в себе таит!

Это единственная подлинная слава, ибо она ни в коей мере не зависит ни от людской благосклонности, ни от людского осуждения; это подлинная слава, истинное сияние светоносной ауры. Однако же является одной из наиболее серьезных существующих опасностей. «Гордыня» и «тщеславие», традиционные наименования этой опасности, недостаточны для того, чтобы дать ей надлежащую характеристику. В ней заключается гораздо большее. Это своеобразная мистическая мания величия, при которой обожествляется управляющий центр своей собственной личности, собственное «эго» и при которой человек усматривает Божественное начало только внутри себя и становится слепым по отношению к Божественному началу свыше и вне собственной личности. «Высшая Самость» воспринимается в этом случае как верховная и уникальная «Самость» мира, хотя она всего лишь выше по отношению к обычной эмпирической «самости» и весьма далека от верховности и уникальности... Иными словами, далека от того, чтобы быть Богом.

Здесь уместно остановиться на проблеме идентификации «самости» с «высшей Самостью» и «высшей Самости» с Богом.

К. Г. Юнг, который, исследовав в бессознательном человеческой личности (т. е. в латентном, или оккультном сознании) вначале сексуальный, или «фрейдистский» слой, а затем слой постулированной Адлером «жажды власти», в ходе своих клинических экспериментов по психотерапии натолкнулся на духовный (мистический, гностический и магический) слой. Вместо того, чтобы отступиться или каким-либо иным образом выпутаться из этого положения, он нашел в себе смелость и честность взяться за усердное изучение феноменологии этого слоя бессознательного. И его труд принес свои плоды. Юнг обнаружил здесь не только причины некоторых психических расстройств, но также глубокий и сокровенный процесс, который он назвал «процессом индивидуации» и который есть не что иное, как постепенное рождение иной самости (Юнг назвал её «Самостью» [das Selbst]), высшей по отношению к самому себе или к своему обычному «эго». Открытие этого процесса «второго рождения» привело его к мысли значительно расширить диапазон своих исследований, особое внимание уделив символике, ритуалам мистерий и сравнительному изучению современных и древних религий.

И вот, расширение сферы исследований также оказалось плодотворным. Открытие Юнга (терзавшее его вначале настолько, что в течение пятнадцати лет он не решался поведать о нем ни одной живой душе) повлекло за собой целый ряд следствий, в том числе познание и описание некоторых опасностей, или искушений, относящихся к пути инициации и к соответствующему ей процессу индивидуации. Одной из этих опасностей, — которые одновременно являются испытаниями или искушениями, — является то, что Юнг определил термином «инфляция» («вздутие»), что означает непомерное самомнение, преувеличенную самооценку, — то, что в психиатрии известно в его крайнем проявлении под названием «мания величия».

Следовательно, здесь мы имеем дело с целым диапазоном психических феноменов, которые поначалу проявляются в довольно безобидных формах, — таких как завышенная самооценка, либо несколько преувеличенное желание идти своим путем, — и которые становятся весьма опасными, проявляясь в пренебрежении всем и вся... такие качества, как признательность, благодарность, преклонение — сосредоточиваются исключительно на самом себе; все эти отклонения, как правило, предвещают катастрофу, избежать которой почти невозможно, когда они проявляются как навязчивые идеи с легко идентифицируемыми иллюзиями, или как простая мания величия в ее чистом виде. Первая степень означает практическую задачу работы над собой; вторая степень — это уже серьезное испытание; а третья — подлинная катастрофа.

В чем же заключается главный вопрос процесса инфляции? Посмотрим вначале, что говорит об этом сам Юнг:

«"Архетип" есть весь человек, т. е. человек такой, каков он в действительности, а не такой, каким он кажется себе самому. К этой совокупности принадлежит и бессознательная душа (????), которая имеет такие же требования и нужды, как и сознание... Обычно я обозначаю этот архетип термином «самость», устанавливая таким образом четкое различие между «эго», которое, как известно, ограничивается пределами сознательного разума, и всей личностью, которая включает в себя как бессознательный, так и сознательный компоненты. Следовательно, «эго» относится к «самости» так же, как часть к целому. В этой мере «самость» является архетипом. Более того, эмпирически «самость» ощущается не как субъект, а как объект, — по причине ее бессознательного компонента, который может войти в сознание лишь косвенно, посредством проекции» (75: pp. 223—224).

Так вот, этот самый «путь проекции» и есть живой символизм, — как традиционный, так и проявляющийся в снах, «активном воображении» и видениях. Сны, наблюдаемые в определенной последовательности (нередко доходящей до нескольких сот), показывают, что они подчиняются своего рода плану. Они, по-видимому, соотносятся друг с другом и в самом глубоком своем смысле подчиняются единой цели:

«... в самом глубинном смысле... они, по-видимому... подчинены единой цели, так что длинный ряд сновидений не кажется более бессмысленной вереницей бессвязных и изолированных друг от друга событий, но напоминает последовательные шаги в спланированном и упорядоченном процессе развития. Этот бессознательный процесс, спонтанно выражающийся в символизме длинного ряда сновидений, я называю процессом индивидуации» (74: pp. 289—290).

Процесс индивидуации есть «спонтанная реализация всей личности» (74: р. 292). Ибо формула, которая впредь будет иметь значение для определения понятия души, такова: «душа (psyche) = эго-сознание + бессознательное» (40: vol. 16, р. 90). Что касается роли бессознательного в этой формуле, то необходимо прежде всего принять во внимание тот факт, что «...в каждом ребенке сознание вырастает из бессознательного на протяжении нескольких лет; кроме того, сознание всегда является лишь временным состоянием, основанном на оптимальной физиологической деятельности, а следовательно, регулярно прерываемым периодами бессознательного состояния (сон), — и, наконец, что бессознательная душа не только более долговечна, но ее присутствие непрерывно (то есть она обеспечивает непрерывность существования)» (40:vо1.16,р.91).

Итак, процесс индивидуации есть происходящий в душе процесс гармонизации сознательной «самости» и бессознательного. Но «сознательное и бессознательное не образуют единого целого, когда одно из них подавляет либо наносит ущерб другому» (40: vol. 9, VI, р. 288). Речь идет о такой гармонизации, которая может осуществиться лишь посредством рецентрализации личности, т. е. рождения нового организующего ее центра, участвующего как в бессознательной, так и в сознательной «самости», — иными словами, центра, в котором бессознательное непрерывно трансформируется в сознание. В этом состоит цель процесса индивидуацни, являющегося одновременно этапом инициации.

Процесс индивидуации, как мы уже сказали, осуществляется посредством установления сотрудничества между бессознательным и сознанием. Такое сотрудничество делает возможным сфера символов, и, следовательно, именно в ней оно может начаться. В процессе индивидуации человек встречает — или, скорее, пробуждает — силы-символы, которые Юнг, с учетом их типичного характера, определил как «архетипы».

«Архетип — не будем забывать — есть психический орган, присутствующий в каждом из нас. Ложная или поверхностная интерпретация соответственно означает скверное отношение к этому органу, вследствие чего он может быть поврежден. Но, в конечном счете, пострадавшим оказывается сам скверный интерпретатор. Стало быть, "объяснение" всегда должно быть таким, чтобы не нанести ущерба функциональному значению архетипа, т. е. чтобы обеспечивалось адекватное соотношение между сознательным разумом и архетипами. Ибо архетип есть элемент нашей психической структуры и, таким образом, является жизненно важным и необходимым компонентом нашей психической экономики... Для архетипа не существует никакого "разумного" заменителя точно так же, как для мозжечка или почек» (75: pp. 109—110).

Не следует относиться к архетипам слишком легковесно. Это могущественные психические силы, которые в состоянии вторгнуться в сознание, затопить и поглотить его. Это происходит в случае идентификации сознания с архетипом. В большинстве случаев это приводит к идентификации с ролью героев (а иногда, когда речь идет об архетипе «мудрого старца» или «великой матери», — к идентификации с космической фигурой).

«На этой стадии обычно имеет место иная идентификация, — на сей раз с героем, чья роль привлекательна в силу самых разных причин. Зачастую такая идентификация бывает крайне упорна и опасна для психического равновесия. Если удается ее разрушить, а сознание вернуть к человеческим пропорциям, то образ героя может постепенно быть продифференцирован до символа "самости"» (75: р. 137).

Добавим, что если это не удается, образ героя завладевает сознанием. И тогда имеет место «вторая идентификация», или «явление героя»:

«Явление героя (вторая идентификация) проявляется в соответствующей инфляции: непомерные претензии перерастают в убежденность, что человек является выдающейся личностью; либо неосуществимость подобных претензий лишь доказывает чью-либо неполноценность, что способствует роли героического страдальца (негативная инфляция). Несмотря на их противоположность, обе эти формы идентичны, так как бессознательная компенсаторная неполноценность совмещается с сознательной манией величия, а бессознательная мания величия — с осознанной неполноценностью (одного не бывает без другого). Если же подводный камень второй идентификации успешно обойден, сознательные процессы могут быть четко отделены от бессознательных, а к последним возможен объективный подход. Это ведет к возможности приспособления (аккомодации) к бессознательному, и отсюда — к возможному синтезу сознательного и бессознательного элементов познания и действия. А это, в свою очередь, ведет к переносу центра личности из "это" в "самость"» (75: pp. 137—138).

Такова цель процесса индивидуации.

Инфляция есть главнейшая опасность, подстерегающая каждого, кто стремится к познанию глубин, к познанию оккультного, живущего и действующего за фасадом явлений обычного сознания. Следовательно, инфляция представляет собой главнейшую опасность и испытание для оккультистов, эзотеристов, магов, гностиков и мистиков. Монастырям и духовным орденам это всегда было известно благодаря тому, что они опирались на огромный, тысячелетиями накопленный опыт в сфере глубинной жизни. Вот почему вся их духовная деятельность основывается на культивировании смирения с помощью таких методов, как послушание, изучение (проверка) совести каждого и взаимная братская помощь членов общины. Так, если бы Саббатай Зеви (1625-1676) был членом духовного ордена с дисциплиной, подобной дисциплине христианских духовных орденов и монастырей, его озарение никогда не привело бы его к провозглашению себя (в 1648 году) группе своих учеников обетованным Мессией. Не пришлось бы ему также становиться и турком, чтобы спасти свою жизнь и иметь возможность продолжать свою миссию («Господь сделал меня исмаилитом-турком; он повелел, и я повиновался — на девятый день после моего второго рождения», — писал он своим последователям в Смирне). Ибо тогда он избежал бы позитивной инфляции, которую его ученик Самуэль Гандор описывает следующим образом:

«Рассказывают о Саббатае Зеви, что в течение пятнадцати лет он был подвержен следующему недугу: его преследовало чувство подавленности, не дававшее ему ни минуты покоя и не позволявшее ему даже читать без того, чтобы он не говорил о природе овладевшего им уныния» (124: р. 90).

История просветленного каббалиста Саббатая Зеви является лишь крайним случаем тех опасностей и испытаний, которые подстерегают каждого эзотериста-практика. И действительно, Харгрейв Дженнингс дает удачное описание этих опасностей и испытаний, говоря о розенкрейцерах:

«По их словам, все человечество находится бесконечно ниже их; их гордость превосходит всякое разумение, хотя внешне они весьма смиренны и тихи. Они упиваются своей бедностью и заявляют, что им предписано такое состояние, — и это несмотря на то, что они похваляются вселенским богатством. Они уклоняются от всех человеческих привязанностей, либо поддаются им только в качестве благоразумной отдушины — создают видимость любовных обязательств, принимаемых на себя ради удобства и одобрения, либо для того, чтобы соответствовать требованиям мира, состоящего из них же самих либо из их представлений. Они с успехом вращаются в обществе женщин, но сердца их совершенно неспособны на нежные чувства к ним; в то же самое время они в душе подвергают их критике с жалостью и пренебрежением, как существа совершенно иного порядка, нежели мужчины. Внешне они весьма просты и учтивы; и все же самомнение, наполняющее их сердца, ограничивается в своем безбрежном самовосхвалении только бесконечными небесами.

... По сравнению с адептами герметизма монархи суть нищие, а их громадные сокровища достойны презрения. Что до мудрецов; то самые ученые из них суть болваны и олухи... Так, к человечеству они относятся отрицательно; ко всему остальному — положительно; самоизолированы, самоозарены, само-всё; но всегда готовы (да нет, обязаны) творить добро — там, где это возможно или безопасно. Какую меру или какую оценку можно применить к этому непомерному самовозвышению? Обычные оценки здесь бессильны. Состояние этих оккультных философов есть либо высота величия, либо высота абсурда» (65: pp. 30—31).

Мы скажем — и абсурдна, и величественна, поскольку инфляция всегда одновременно величественна и абсурдна. Вот что говорит об этом Элифас Леви (80: р. 10):

«Существует также наука, наделяющая человека, по-видимому, сверхчеловеческими возможностями. В еврейском манускрипте XVI столетия они перечислены следующим образом:

(АЛЕФ) — Он видит Бога лицом к Лицу, не умирая, и запросто беседует с семью гениями, повелевающими всем небесным воинством.

(БЕТ) — Он выше всех огорчений и опасений.

(ГИМЕЛЬ) — Он царствует со всем небом и ему служит вся преисподняя.

(ДАЛЕТ) — Он располагает своим здоровьем и жизнью и может так же располагать здоровьем и жизнью других

(ХЕ) — Он не может быть ни застигнут несчастьем, ни удручен невзгодами, ни побежден своими врагами.

(ВАУ) — Ему ведомы причины прошлого, настоящего и будущего.

(ЗАЙН) — Он обладает секретом воскрешения мертвых и ключом к бессмертию».

Идет ли здесь речь о программе актуального опыта? Если это и опыт, то опыт далеко зашедшей инфляции. Если это программа, то тот, кто возьмется за ее реализацию, просто не может не пасть жертвой инфляции, будь она позитивной (комплекс превосходства) или негативной (комплекс неполноценности).

Как бы там ни было, опыт или программа этого еврейского манускрипта XVI столетия, на который ссылается Элифас Леви, демонстрирует разительное сходство с опытом Джона Кастенса, описанного им в книге «Мудрость, безумие и глупость: Философия лунатика»:

«Я чувствую себя столь близким к Богу, столь вдохновленным Его Духом, что в каком-то смысле я и сам есть Бог. Я вижу будущее, строю планы Вселенной, спасаю человечество; я совершенно и абсолютно бессмертен; и даже естество мое одновременно мужское и женское. Вся Вселенная, одушевленная и неодушевленная, все » прошлое, настоящее и будущее заключено во мне. Вся природа и жизнь, все духи содействуют мне и связаны со мной; для меня нет ничего невозможного. В определенном смысле я тождествен всем духам — от Бога до Сатаны. Я примиряю Добро со Злом и творю свет, тьму, миры, вселенные» (45: р. 51).

Состояние, описанное Джоном Кастенсом, характерно для острого маниакального состояния, да и сам автор ни в коей мере этого не отрицает. Но позволительно спросить, остался ли бы он при прежнем мнении, если бы знал, что подобный опыт в точности описывался в «Брихадараньяка Упанишаде», где сказано:

«Тот, кто нашел Душу и пробудился ей навстречу, — Душе, которая проникла во все его совокупное существо, — тот есть создатель всего, ибо он есть творец всего; весь мир принадлежит ему: в сущности, он сам есть весь мир» (36:4.4.13; р. 142).

Можно ли с уверенностью сказать, что текст, взятый из «Упанишад», основан на абсолютно ином опыте, нежели опыт Джона Кастенса?

Тридцать восемь лет назад я знавал одного тихого, уравновешенного человека зрелых лет, преподававшего английский язык в Христианском союзе молодых людей в столице одной из стран Балтики. И в один прекрасный день он мне объявил, что достиг того духовного состояния, которое проявляется через «взгляд вечности» и которое есть осознание тождественности собственного «Я» с Вечной Реальностью мира. Все прошлое, настоящее и будущее, — видимое с высоты пьедестала вечности, на котором пребывало его сознание, — было для него открытой книгой. Для него больше не существовало проблем, — и не потому, что он их разрешил, но потому, что он достиг того состояния сознания, когда все они исчезли, утратив всякое значение. Поскольку проблемы принадлежат к сфере движения во времени и пространстве, тот, кто выходит за пределы этой сферы и вступает в царство вечности и бесконечности, где нет ни движения, ни перемен, становится свободным от проблем.

Когда он говорил мне все это, его прекрасные голубые глаза излучали искренность и уверенность. Но эта лучезарность уступила место мрачному и злому взгляду, стоило мне затронуть вопрос ценности «субъективного ощущения вечности», при котором человек либо не осознает необходимости, либо объективно неспособен чем-либо помочь человечеству, — будь это в области духовного (или иного) прогресса либо в облегчении духовных, физических и телесных страданий. Он не простил мне этого вопроса и отвернулся от меня, и больше мы не встречались в этом мире (он отправился в Индию, где вскоре умер, пав жертвой эпидемии).

Я рассказываю об этом эпизоде из моей жизни только затем, чтобы показать, когда и каким образом пробудилось во мне осознание чрезвычайной серьезности проблемы форм и опасностей духовной мании величия, и как началом своих трудов над этой проблемой, скромные результаты которых я здесь излагаю, я обязан этому своему объективному опыту.

Духовная мания величия стара как мир. Источник ее обнаруживается далеко за пределами мира земного и, согласно тысячелетней традиции, связывается с падением Люцифера. Проникновенное описание этого мы находим у пророка Иезекииля:

Ты печать совершенства,
Полнота мудрости и венец красоты.
Ты находился в Едеме, в саду Божием;
Твои одежды были украшены всякими драгоценными камнями:
Рубин, топаз и алмаз,
Хризолит, оникс и яспис,
Сапфир, карбункул и изумруд, и золото,
Все, искусно усаженное у тебя в гнездышках
И нанизанное на тебе,
Приготовлено было в день сотворения твоего.
Ты был помазанным херувимом, чтобы осенять,
И Я поставил тебя на то;
Ты был на святой горе Божией,
Ходил среди огнистых камней...
От красоты твоей возгордилось сердце твое,
От тщеславия твоего ты погубил мудрость твою;
За то Я повергну тебя на землю,
Перед царями отдам тебя на позор.
(Иез.28:12—17)
Вот высший (а именно — небесный) источник инфляции, комплекса превосходства и мании величия. А поскольку «то, что вверху, подобно тому, что внизу», — горнее подобно дольнему, — это повторяется и «внизу», в земной человеческой жизни из века в век, из поколения в поколение. И прежде всего это повторяется в жизнях тех человеческих существ, которые оторваны от обычной земной обстановки и присущего ей состояния сознания и которые преступают ее пределы — будь то в значении высоты, в значении широты или, наконец, в значении глубины. Тот, кто стремится достигнуть уровня более высокого, нежели земной, рискует стать высокомерным; тот, кто стремится к достижению широты, выходящей за пределы обычного круга земных трудов и радостей, рискует возомнить себя все более и более значительной персоной; тот, кто занят поисками глубины под поверхностью явлений земной жизни, сталкивается с величайшим риском, риском инфляции, о котором говорит Юнг.

Погруженный в теоретизирование метафизик, располагающий миры в им самим установленном порядке, может настолько утратить всякий интерес к частностям и индивидуальностям, что станет считать человеческие существа почти такими же незначительными, как насекомые. Он ведь рассматривает их только сверху. Созерцаемые с его метафизических высот, они утрачивают всякие пропорции и становятся для него малыми или почти не имеющими значения, тогда как он, метафизик, велик, ибо участвует в великих метафизических деяниях, облекающих его величием.

Реформатор, желающий исправить или спасти человечество, легко поддается искушению возомнить себя активным центром пассивного круга человечества. Он ощущает себя носителем миссии вселенского значения, и, следовательно, чувствует себя все более и более значительным.

Практикующий оккультист, эзотерист или герметист (а если он не практикует, тогда он всего лишь метафизик или реформатор) имеет дело с высшими силами, которые действуют за пределами его сознания и находят в него свой доступ. Какой ценой?... Либо ценой коленопреклоненного служения, либо ценой отождествления собственного «я» с этими высшими силами, что и приводит к мании величия.

Нередки разговоры об опасностях оккультизма. Черная магия обычно представляется в качестве наивысшей опасности, против которой «мастера» предостерегают начинающего; другие же (и прежде всего те, кто более или менее знаком с медициной) усматривают в этом расстройства нервной системы.

Но сорокатрехлетний опыт практического оккультизма (или эзотеризма) научил меня тому, что опасность оккультизма не заключается ни в черной магии, ни в нервных расстройствах, — по крайней мере среди оккультистов эти опасности встречаются не чаще, чем среди политиков, художников, психологов, верующих и агностиков. Я не могу назвать имени ни одного черного мага среди известных мне оккультистов, хотя мне было бы нетрудно назвать политиков, которые, к примеру, не имели ничего общего с оккультизмом — и даже относились к нему враждебно, — но чье влияние и воздействие прекрасно согласуются с классическим представлением о «черном маге». В самом деле, кто затруднится назвать политиков, которые оказывали губительное, гипнотическое воздействие на народные массы, ослепляя их и подстрекая к актам такой жестокости, несправедливости и насилия, на которые каждый отдельно взятый человек был бы неспособен... и которые посредством своего полумагического воздействия лишали отдельных людей свободы воли и делали их одержимыми? И разве не является это лишение людей их моральной свободы и вселение в них одержимости целью и самой сущностью черной магии?

Нет, дорогой неизвестный друг: оккультисты (включая тех, кто занимается церемониальной магией) не являются ни мастерами, ни приверженцами черной магии. В сущности, они относятся к тем, кто практически не имеет с ней ничего общего. Это правда, что они — и прежде всего адепты церемониальной магии — зачастую оказываются жертвами иллюзий и вводят в заблуждение себя и других, но разве это черная магия? Кроме того, где можно найти того, кто гарантирован от ошибок? Даже доктор Фауст, заключивший договор с дьяволом (и это касается всех подобных ему «договаривающихся», прежних и современных), был всего лишь наивной жертвой проделки Мефистофеля (этого мошенника, хорошо известного всем, кто знаком с «оккультным миром»), ибо как можно «продать» то, что ни в коей мере тебе не принадлежит? Как раз он сам мог бы продать свою душу Фаусту, но Фауст никогда не смог бы продать свою душу, каким бы торжественным ни был его договор, и неважно, чем бы он был написан или подписан — кровью или обычными чернилами.

Это присущий Мефистофелю способ преподать урок тем, кто хочет стать «сверхчеловеком», — он вытаскивает на свет Божий все ребячество их претензий. И, вполне сожалея о наивности бедного доктора Фауста, человек приходит к выводу, что такой «мошеннический способ» Мефистофеля оказывается в конечном счете спасительным. Ибо то, что делает Мефистофель (а можно привести и другие, более свежие примеры подобного метода), — это демонстрация смехотворности и абсурдности устремлений и претензий так называемых «сверхчеловеков». «Хитрец, среди всех духов отрицанья ты меньше всех был в тягость для меня», — говорит Господь Мефистофелю в «Фаусте» Гёте{55}.

А посему не станем осуждать мошенника из мира духов, и прежде всего — не будем его бояться. Не станем осуждать и нашего собрата доктора Фауста, обвиняя его в черной магии, — если уж в чем-то его и обвинять, то скорее в детской доверчивости. Во всяком случае, по отношению к человечеству он был во сто крат менее виновен, чем наши современники, придумавшие атомную бомбу... как лояльные граждане и солидные ученые.

Нет, ни черная магия, ни нервные расстройства не представляют собой особых опасностей оккультизма. Главная его опасность, — на которую он, однако, не обладает монополией, — определяется тремя понятиями: комплекс превосходства, инфляция и мания величия.

Собственно говоря, редко можно встретить оккультиста (если он не начинающий), который бы не был поражен этим моральным недугом или в свое время им не переболел. Склонность к мании величия проявляется среди оккультистов сплошь и рядом. Этому меня научили десятилетия личных контактов и чтение оккультной литературы. Существует много разновидностей этого нравственного изъяна. Поначалу он проявляется в виде самоуверенности и некоторой фамильярности при разговоре о высоких и святых материях. Позднее он выражается в «лучшем знании» и «всеведении», т. е. в позе мастера по отношению ко всем остальным. И наконец, он проявляется как подразумеваемая или даже явная непогрешимость.

Я не хочу приводить здесь выдержек из оккультной литературы, или называть чьи-либо имена, или вспоминать факты биографии известных оккультистов, чтобы доказать или проиллюстрировать этот диагноз. Вы сами, дорогой неизвестный друг, без труда нашли бы их в изобилии. В данном случае я, с одной стороны, намерен отвергнуть ложные обвинения против оккультизма, а с другой — показать таящуюся в нем истинную опасность — с тем чтобы предостеречь от нее. Но как можно противостоять этой опасности, чтобы уберечь свое доброе имя и душевный покой? Поговорка «ora et labora» («молитвой и трудами»), мудрость которой проверена веками, содержит тот единственный ответ, который я смог найти. Вера и труд являются единственным известным мне лекарством и профилактическим средством от иллюзий мании величия. Необходимо веровать в то, что выше нас, и необходимо участвовать в трудах человеческих в сфере объективных фактов с тем, чтобы держать в узде иллюзии относительно того, кто есть кто и кто на что способен. Ибо тот, кто в состоянии возвысить свои молитвы и размышления до уровня чистой веры, всегда будет осознавать ту дистанцию, которая отделяет (и в то же время объединяет) верующего с предметом его веры. Следовательно, он не будет подвергнут искушению поклоняться самому себе, что и является в конечном счете причиной мании величия. Он никогда не выпустит из виду различие между ним самим и предметом веры. Он не допустит смешения того, что есть он, с тем, что есть предмет веры.

С другой стороны, тот, кто трудится, т. е. тот, кто принимает участие в трудах человеческих ради получения объективных и достоверных результатов, не окажется легкой жертвой иллюзии относительно того, на что он способен. Так, например, практикующий врач, склонный переоценивать свою способность к исцелению, быстро узнает истинные пределы своих возможностей на опыте собственных неудач.

Якоб Бёме был сапожником, и на него снизошло озарение. Когда он испытал это озарение («... мне отворилась Дверь, так что за четверть часа я увидел и познал больше, чем если бы я долгие годы учился в университете...» — писал он в своем письме сборщику налогов Линднеру), при котором он «познал Существо Всего Сущего, твердь небесную и бездну преисподней...» (из того же письма), ему в результате и в голову не пришло, что он — простой сапожник — стал в чем-то лучше своих коллег по профессии, или что он сам оказался способен на большее, чем до озарения. С другой стороны, в этом озарении он познал величие Господа и вселенной («...чем я был совершенно потрясен, не имея понятия, как это со мной произошло, и тут сердце мое обратилось к прославлению Господа» — из того же письма), и оно преисполнило его верой.

Следовательно, именно труд и вера в Господа уберегли от соблазна Якоба Бёме. И здесь, основываясь на собственном опыте в сфере эзотеризма, я позволю себе добавить, что то, что оказалось благотворным в случае Бёме, безусловно является таковым в отношении всех, кто стремится к обретению сверхчувственного опыта.

Таким образом, труды и молитва — ora et labora — являются непременным условием практического эзотеризма для обуздания склонности к мании величия. Оно является более чем достаточным средством не только для обуздания, но и для приобретения иммунитета против этого морального недуга. Следует обрести реальный опыт встречи с существом более высокого уровня, чем ты сам. Под «конкретной встречей» я не имею в виду ни ощущение «высшей Самости», ни более или менее смутное ощущение «присутствия существа более высокого порядка», ни даже ощущение «потока вдохновения», наполняющего человека жизнью и светом, — нет, под «конкретной встречей» я имею в виду не что иное, как настоящую, реальную встречу — лицом к лицу. Она может быть духовной — лицезрение в видении — или более конкретной физически. Так (приведу лишь один из множества известных примеров), Св. Тереза Авильская видела Христа, беседовала с Ним, задавала вопросы и получала советы и наставления в сфере объективной духовности (поскольку духовность не является исключительно субъективной — она может быть и объективной). И, разумеется, Папюс и группа его друзей-оккультистов видели Филиппа Лионского в физической сфере. Вот два примера тех конкретных встреч, которые я имею в виду.

Итак, тот, кто приобрел опыт конкретной встречи с высшим существом (со святым или праведником, с Ангелом или иным иерархическим существом, с Девой Марией, с Христом...), посредством одного лишь этого факта становится неуязвим для мании величия. Опыт пребывания лицом к Лицу со Всевышним неизбежно приводит к полному исцелению и приобретению иммунитета против всякой склонности к мании величия. Ни один человек, который видел и слышал, не в состоянии сотворить идола из самого себя. Более того, истинным и окончательным критерием реальности этих так называемых «визионерских» опытов, т. е. их фальшивости либо достоверности, является их моральное воздействие, — а именно, делают ли они реципиента более смиренным или более претенциозным. Опыт встреч с Христом делал Св. Терезу Авильскую все более смиренной. Опыт встречи в земной сфере с Филиппом Лионским также привел Папюса и его друзей-оккультистов к большему смирению. Стало быть, оба эти опыта — сколь бы они ни разнились относительно субъекта и объекта — были аутентичными. В процессе этих опытов ни Папюс не усомнился в духовном величии того, в ком он признал своего «духовного наставника», ни — тем более — Св. Тереза не усомнилась в реальности Христа, Которого она видела и речь Которого слышала.

Загляните в Библию, дорогой неизвестный друг, — и вы найдете в ней множество примеров этого закона, который можно сформулировать следующим образом: истинный опыт общения с Божеством приводит к смирению; тот же, у кого смирение отсутствует, не имел истинного общения с Божеством. У Христа, у пророков, «видевших и слышавших» Бога Израиля, — ни у кого из них не найти даже намека на ту гордыню, которая непременно обнаруживается у многих проповедников гностицизма, которые (следовательно) «не видели и не слышали».

Но если правда то, что необходимо «видеть и слышать» для того, чтобы прилежно усвоить урок смирения, что же тогда сказать о тех, кто скромен «по своей природе» и кто «не видел и не слышал»?

Без ущерба для иных хороших и содержательных ответов, ответ, кажущийся мне правильным, заключается в том, что те, кто скромен, несомненно видели и слышали, — неважно когда и где, и неважно, помнят ли они об этом. Смирение может быть результатом реальной (т. е. неинтеллектуальной) памяти души, духовного опыта, предшествовавшего рождению, или может быть следствием ночных видений, приходивших во время сна и сохраняющихся в сфере бессознательного, или, наконец, оно может быть результатом опыта, имеющего место осознанно или неосознанно, но не признанного самим человеком или другими людьми. Ибо смирение, как и милосердие, не является природным качеством человеческой натуры. Их источники ни в коей мере не находятся в сфере эволюции природы, ибо их совершенно невозможно представить себе как плоды «борьбы за существование», или естественного отбора и выживания сильнейших за счет слабых. Ибо школа борьбы за существование не выпускает людей скромных; она выпускает всевозможных борцов и бойцов. Смирение, таким образом, есть следствие воздействия благодати, т. е. оно должно быть даром свыше. Итак, «конкретные встречи, лицом к лицу», о которых идет речь, всегда и без исключения являются следствием Божественной благодати, будучи встречами, при которых высшее существо по собственной воле снисходит к существу низшему. Встреча, обратившая фарисея Савла в апостола Павла, отнюдь не была следствием его рвения; это было деяние Того, Кого он встретил. Так же обстоит дело со всеми встречами «лицом к лицу» с высшими существами. Наша участь — это «искать», «стучать» и «просить», но само решение приходит свыше.

Вернемся же теперь к Аркану «Колесница», традиционное значение которого — «победа, триумф, успех».

«Это значение естественно выводится, из фигуры главного персонажа (возничего) и не представляет никаких затруднений» (90: р. 87).

Тем не менее, затруднение здесь все же присутствует. Речь идет об ответе на вопрос: означает ли эта карта предостережение или идеал — или то и другое?

Я склонен усматривать во всех Арканах Таро одновременно и предостережение, и поставленную цель, — по крайней мере это я постиг за сорок лет изучения и размышлений над Таро.

Так, «Маг» есть предостережение против интеллектуальных манипуляций метафизика, пренебрегающего опытом, и против всяческого шарлатанства. В то же время он учит «концентрации без усилий» и применению метода аналогии.

«Верховная жрица» предупреждает нас об опасностях гностицизма, проповедуя в то же время учение истинного гнозиса.

«Императрица» заставляет вспомнить об опасностях медиумизма и магии, открывая нам таинства священной магии.

«Император» предостерегает нас от жажды власти и учит могуществу креста.

«Первосвященник» сталкивает нас с гуманистическим культом индивидуальности и с его наивысшей кульминацией — магической пентаграммой, — но противопоставляет ему святую бедность, послушание перед Богом и магию пяти ран Господних.

«Возлюбленный» предупреждает нас о трех искушениях и учит трем священным обетам.

«Колесница», наконец, предупреждает нас об опасности мании величия и учит истинному триумфу, достигнутому «Самостью».

Истинный триумф, достигнутый «Самостью», означает, согласно К. Г. Юнгу, успешное завершение «процесса индивидуации» либо успешное завершение трудов истинного освобождения, являющегося плодом очищения (????????), которое предшествует озарению (????????) и за которым следует единение (???????), в соответствии с Западной традицией посвящения.

Выдвигаемый здесь мною тезис таков: так же, как и все прочие карты Таро, карта Седьмого Аркана имеет двойственное значение. Персонаж этой седьмой карты одновременно означает «триумфатора» — и «Триумфатора»: одержимого манией величия — и всечеловека, т. е. человека всесторонне развитого, который сам себе господин.

Кто же он — этот всечеловек, сам собой повелевающий, победитель во всех испытаниях?

Это он держит в узде четыре искушения, т. е. три искушения в пустыне, описанные в Евангелии, равно как и синтезирующее их искушение гордыней, центр треугольника искушений, и это он, следовательно, является повелителем четырех стихий, составляющих внешнюю оболочку его существа: огня, воздуха, воды и земли. Повелитель четырех стихий — значит существо созидательное, восприимчивое, подвижное и точное в мыслях (созидательность, восприимчивость, подвижность и точность суть проявления четырех стихий в сфере мышления). Более того, это означает, что у него горячее, большое, нежное и преданное сердце (теплота, великодушие, чувствительность и преданность суть проявления четырех стихий в сфере чувственной). И наконец, добавим, что ему подвластна страсть («человек желаний»), полнота, изменчивость и стабильность воли (где четыре стихии проявляются как сила, размах, приспособляемость и твердость). Подводя итог, можно сказать, что повелитель четырех стихий — это человек инициативы, он невозмутим, подвижен и тверд. Он олицетворяет четыре природных добродетели католической теологии: благоразумие, силу, умеренность и справедливость; или, вернее, четыре главных добродетели, упоминаемые Платоном: мудрость, смелость, умеренность и справедливость; или, опять же, четыре качества, описанные Шанкарачарьей: проницательность (вивека), невозмутимость (вайрагья), «шесть сокровищ» справедливого правления и желание избавления. Какими бы ни были формулировки четырех упомянутых добродетелей, речь всегда идет о четырех стихиях или проекциях Тетраграмматона — священного Имени — в человеческой натуре.

Таким образом, четыре колонны, поддерживающие балдахин над колесницей, влекомой двумя лошадьми, в карте Седьмого Аркана означают четыре стихии в их вертикальном смысле, т. е. в их аналогичных значениях во всех трех мирах, — в мире духовном, в мире душевном и в мире физическом.

Что же означает сам балдахин, поддерживаемый четырьмя колоннами?

Функцией балдахина, как материального объекта, является защита того, кто находится под ним. Он, следовательно, служит крышей. В значении духовном, к которому можно прийти путем аналогии, балдахин над человеком, носящим королевскую корону, означает две противоположности: что человек в короне одержим манией величия и пребывает в «блестящей изоляции», поскольку отделен от небес балдахином; либо что увенчанный короной посвящен в тайну внутреннего мира, недоступного соблазнам, и равновесия и не отождествляет себя с небесами, осознавая различие, существующее между ним и тем, что над ним. Иными словами, балдахин указывает на факты и истины, лежащие в основе как смирения, так и мании величия. Смирение, будучи законом духовного здоровья, предполагает осознание различий и расстояния между центром сознания человеческого и центром сознания Божественного. У его сознания есть «кожа» — или балдахин, если угодно, — (ведь и человеческое тело имеет кожу), отделяющая человеческое от Божественного и в то же время объединяющая их. Эта «духовная кожа» защищает духовное благосостояние человека, не позволяя ему онтологически отождествлять себя с Господом, или заявить «я есмь Бог» (cf. 36:1.4.10: «aham brahmasmi» = «Я есмь Брама»), но в то же время делает для него возможной связь дыхания, соединения и разделения (но никогда не отчуждения!), что все вместе составляет жизнь в любви. Жизнь в любви состоит из соединения и разделения, причем всегда присутствует осознание нетождественности: это похоже на процесс дыхания, состоящий из вдоха и выдоха. Не это ли нашло свое беспримерное выражение в стихе из Псалма 43, являющегося шестой фразой мессы: «Emitte lucem tuam, et veritatem tuam: ipsa me deduxerunt in monten sanctum tuum, et in tabernacula tua» («Пошли свет Твой и истину Твою; да ведут они меня и приведут на святую гору Твою и в обители Твои» — Пс. 42:3). Да, свет Твоего присутствия (близости) и истина, воспринимаемая мною через отражение (разделение), — все это ведет к Твоей обители.

Обители... Не те ли это пологи, навесы, балдахины, под которыми человек соединяется в любви с Господом, не отождествляя себя с Ним и не будучи Им поглощен? Не сотворены ли эти обители из «кожи смирения», которая одна лишь защищает нас от опасности убить любовь посредством онтологического отождествления, т. е. отождествления человеческого существа с существом Божественным («эта душа есть Бог» — «ayam atma brahma», — Mandukya Upanishad, 2; «сознание есть Бог» — «prajnanam brahma», — Aitareya Upanishad, 5. 3) — и, следовательно, защищает нас от опасности духовной мании величия (то есть от присвоения себе сущности Бога, а не Его образа)?

Существуют три формы мистического опыта: опыт единения с Природой, опыт единения с трансцендентной человеческой Сущностью и опыт единения с Богом. Первая разновидность опыта есть стирание различий между психической жизнью индивида и окружающей его Природой. Именно это Леви-Брюлъ, занимавшийся изучением психологии примитивных народов, называет «мистическим соучастием». Этот термин обозначает такое состояние сознания, при котором исчезает разделение между сознательным субъектом и объектом внешнего мира и при котором субъект и объект становятся единым целым. Эта разновидность опыта лежит в основе не только шаманства и тотемизма примитивных народов, но и в основе так называемого «мифогенного» сознания, являющегося источником природных мифов, так же как и страстного стремления поэтов и философов слиться с Природой (к примеру, Эмпедокл бросился в кратер вулкана Этна, чтобы слиться со стихиями Природы). Воздействие пейотля, мескалина, гашиша, алкоголя и т. д. может иногда (но не всегда и не у каждого) вызвать состояния сознания, аналогичные состоянию «мистического соучастия». Характерной чертой этой разновидности опыта является «упоение»{56}, т. е. временное слияние собственной личности с силами, находящимися вне чьего-либо самосознания. Оргии Диониса в древности были основаны на опыте «священного упоения», вызванном стиранием различий между «я» и «не-я».

Второй разновидностью мистического опыта является опыт трансцендентной Сущности. Он заключается в отделении обычной эмпирической сущности от высшей Сущности, которая пребывает над всяким движением и всем тем, что принадлежит к сфере времени и пространства. Таким образом Высшая Сущность познается как бессмертная и свободная.

Если характерной чертой «природного мистицизма» является упоение, то для мистицизма Сущности, наоборот, характерно постепенное «трезвение» с тем, чтобы достигнуть полного трезвомыслия. Философией, основанной на мистическом опыте Сущности, излагающей его в наиболее чистом виде и наименее искаженной вставками из рискованных интеллектуальных спекуляций, является философия индийской школы Санкхья. В ней индивидуум (пуруша) воспринимается в отделении от пракрити (то есть всего движения, пространства и времени), как бессмертный и свободный. Хотя тот же опыт обнаруживается в основе философии Веданты, ее последователей все же не удовлетворяет тот непосредственный опыт, который учит собственно тому, что истинная Сущность человека бессмертна и свободна, и они добавляют к этому постулат о том, что высшая Сущность есть Бог («эта душа есть Бог» — «ayam atma brahma», Mandukya Upanishad, 2). Философия Санкхья, наоборот, остается в границах опыта высшей Сущности как таковой и ни в коей мере не отрицает множественности пуруши (то есть множественности бессмертных и свободных высших «Эго»), не возводит она и индивидуального пурушу в ранг Абсолюта, — благодаря чему в итоге ее стали считать атеистической философией — каковой она и является, если понимать под «атеистическим» честное признание: у меня не было опыта, более высокого, нежели бессмертное и свободное «Я»; что еще я могу сказать, основываясь на этом моем опыте? Санкхья не является религией и заслуживает ярлыка «атеистической» не более, чем, к примеру, современная психологическая школа Юнга. С другой стороны, можно ли считать доказательством веры в Бога возведение высшей Сущности человека в ранг Абсолюта?

Третьей разновидностью мистического (а в данном случае — также и гностического) опыта является опыт Живого Бога — Бога Авраама, Исаака и Иакова в иудео-христианской традиции. Бога Свв. Августина, Франциска, Терезы Авильской и Хуана де ла Крус в христианской традиции. Бога Бхагавад-Гиты, Рамануджи, Мадхвы и Чайтаньи в индуистской традиции. Речь здесь идет о единении с Богом в любви, которое предполагает существование в единстве реального дуализма.

Главной характерной чертой этого опыта является синтез — с одной стороны, упоения природного мистицизма» с другой — трезвомыслия в мистическом постижении высшего Существа. Этот термин традиционно применяется для обозначения состояния, при котором одновременно проявляется пылкий энтузиазм и глубокое умиротворение, т. е. состояния «блаженства» или «созерцания райского блаженства» («beatitude», или «visio beatifica»). Созерцание райского блаженства предполагает дуализм зрящего и зримого, с одной стороны, и их единения или подлинного единства в любви — с другой. Вот почему этот термин исключительно ясно и точно выражает сущность теистического мистического опыта: встречи души с Господом, лицом к лицу, в любви. И этот опыт тем более возвышен, чем полнее разделение и чем совершеннее единение. По этой причине Священная Каббала в центр духовного опыта старит опыт Святого Лика (ARICH ANPIN) «Ветхого Денми», и вот почему также она утверждает, что наивысший опыт человеческого существа — так же, как и высочайшая форма смерти для существа смертного — достигается тогда, когда Господь принимает душу человеческую. Вот что говорит «Сефер Йецира»:

«И после того, как отец наш Авраам постиг и понял, и записал, и запечатлел все это, Господь Всевышний (ADON HA'KOL) Сам явился ему и назвал его [сыном] Своим возлюбленным, и заключил Завет с ним и семенем его...» (126: VI, 4; pp. 26—27).

Сан Хуан де ла Крус также рассказывал о своих ощущениях присутствия Господа в обителях любви только языком любви.

Все три формы мистического опыта имеют свои «законы здоровья» или свои «обители» или «кожные покровы». Они подчиняются закону умеренности или меры. В противном случае их адептам угрожают острые маниакальные состояния, мания величия и полное отчуждение от мира (iSioНА-cia). Нагрудные доспехи, балдахин и корона суть три символа спасительных средств, относящихся к сферам опыта мистицизма природного, человеческого и божественного.

Итак, «Триумфатор» Седьмого Аркана носит нагрудник, стоит под балдахином и на голове у него корона. Вот почему он не утрачивает себя в Природе, не утрачивает Господа в опыте своей высшей Сущности и не утрачивает мира в опыте любви к Господу. Он обуздывает опасности безумия, мании величия и экзальтации. Он нравственно здоров.

«Триумфатор» Седьмого Аркана есть истинный адепт герметизма, т. е. адепт мистицизма, гнозиса и магии — Божественной, человеческой и природной. Он стоит выпрямившись; в руке у него скипетр, служащий ему, чтобы править двумя лошадьми (одна синяя, другая красная), которые влекут его колесницу. У него не отсутствующий вид, он не погружен в экстаз экзальтации. Он следует своим путем и движется вперед, всегда стоя прямо в своей колеснице. Две лошади — одна синяя, другая красная — избавили его от необходимости идти пешком. Инстинктивные силы «да» и «нет» (утверждения и отрицания), притяжения и отталкивания, крови артериальной и крови венозной, доверия и недоверия, веры и сомнения, жизни и смерти и, наконец, «правого» и «левого», — что символизируются столбами Jachin и Bohaz — стали в нем мотивирующими силами, покорными его скипетру. Они служат ему добровольно, ибо он их истинный повелитель. Он доверяет им, а они доверяют ему, — такова верховная власть, соответствующая законам герметизма. Ибо в герметизме верховная власть — господство — не означает подчинения низшего высшему, но скорее союз между сверхсознанием, сознанием и инстинктом, или подсознанием. Это и есть герметический идеал мира в микрокосме — прототип мира в человечестве, разделенном на расы, нации, классы и вероисповедания.

Этот мир есть равновесие или справедливость, где каждой отдельно взятой силе, играющей свою роль в жизни микрокосма» отведено по праву ей принадлежащее место в жизни всего психического и физического организма.

Равновесие, или справедливость, является темой следующего Аркана, «Справедливости», — о чем речь пойдет в следующем письме.

Подытоживая практическое учение Седьмого Аркана Таро (ибо для нас в данном случае главное — практический аспект), можно сказать, что «Триумфатор» есть «выздоравливающий», т. е. что «Триумфатор» одержал «триумф» над недугом или дисбалансом — духовным, психическим и физическим, — а это одновременно означает, что он «праведник», или тот, кто одержал Победу над четырьмя искушениями, сохранив верность трем священным обетам — так же, как их первопричине и синтезу, смирению. В свою очередь, это означает, что он есть «освобожденный», или «мастер». Он свободен от астрологических планетных влияний, заново открытых в наше время К. Г. Юнгом под видом «коллективного бессознательного» с его семью (!) главными психическими силами, или «архетипами». Он — господин этих «архетипов» (астрологических планетных влияний, или «архонтов» в учении древних гностиков), т. е. «тени», «маски», «мужского начала»{57}, «женского начала»{58}, «мудрого старца», или «отца», «матери» и даже «самости»{59}; самостоятельное предельное выражение «Тени», выше которой находится «Самость Самостей», или Бог.

Иными словами, он держит под контролем влияния (в той мере, в какой они могут быть пагубными) Луны, Меркурия, Марса, Венеры, Юпитера, Сатурна и даже Солнца, над которыми, как ему известно, существует «Солнце солнц», или Бог. Он не существует без планет, архетипов или архонтов (как не существует он без земли, воды, воздуха и огня), ибо они составляют то, что именуется в оккультизме «астральным телом» (или психическим телом). Психическое тело есть тело — в той мере, в какой оно состоит из бессознательных, коллективных или «планетарных» психических сил. Именно астрологические планеты (или архетипы в учении Юнга) образуют «вещество» психического, или астрального тела. Следовательно, «Триумфатор» Седьмого Аркана есть мастер астрального тела... что значит — повелитель составляющих его семи сил, удерживающий их в равновесии.

Что же это за восьмая сила, удерживающая в равновесии семь сил астрального тела?

Ответ на этот вопрос дает Восьмой Аркан Таро — «Справедливость».